Музей стал поводом громко заявить о себе: интервью с Александром Юминовым

Дело в том, что на территории муниципального образования «Сепское» есть некоторое количество уже не существующих населенных пунктов. И люди придумали праздник, на который по «сарафанному радио» пригласили всех бывших жителей этих исчезнувших деревень – просто встретиться, повспоминать былое. В первый год в Сеп приехало 700 человек. А на второй – уже 1500. То есть деревня с населением 450 человек привлекла полторы тысячи, которые в течение целого дня тусовались, разговаривали, предавались воспоминаниям. Местные жители взяли на себя организационные моменты – всех угощали ритуальной кашей, традиции отыгрывали. И прямо на этом самом празднике люди придумали, что надо бы взять большие альбомы для фотографий и собрать туда всякие сведения. Собственно говоря, это уже настоящая краеведческая работа. Надо сказать, «КАМА рекордс» дружит с этой деревней с 2007 года. И когда я увидел, что люди горят этой идеей, уже потратили столько сил, то подумал, что мы можем им помочь превратить эти альбомы в некую институцию. И предложил: «А давайте музей сделаем!». Они ни секунды не сомневались: «Конечно! Но нам не нужен музей, где расстелен половик и колесо от телеги. Это в каждой деревне есть. Нам надо что-то необычное». Это желание – сделать особенный музей – было для нас отчетливым симптомом, что люди не просто готовы меняться, а уже сделали первый шаг к этому. Важно, что наша организация обладала определенным кредитом доверия, нас уже знали в деревне, но все предыдущие проекты были не столь масштабными. Обычно «КАМА рекордс» выступает в роли интегратора, логиста. Когда мы что-то придумываем, то смотрим, какие у нас есть ресурсы и возможности, понимаем, что из этого может сложиться, собираем из этого проект и подаем заявку. Нам не нужно быть архитекторами, потому что у нас есть знакомые архитекторы и дизайнеры, которые могут подключить своих студентов. Наша главная задача – соединить всех этих специалистов в оркестр и дирижировать процессом. В работу над проектом музея влились жители деревни – человек сто. Они брали интервью, расшифровывали их, приносили фотографии, описывали экспонаты, под руководством нашего человека занимались строительством.

Да, 90% жителей – этнические удмурты. Более того, это деревня, в которой никогда не умирал язык, здесь всегда говорили на удмуртском.

Проблемы, конечно, были. Например, у деревенских людей нет ни научного, ни музейного мышления. Им надо было объяснить, почему старые подлинные фотографии не надо клеить карандашом и обводить фломастером. Другая сложность – у них отсутствует навык работы в длительном проекте. Спринтерские, короткие мероприятия, на 2-3 дня максимум, они проводят легко и на высшем уровне. К ним на соревнования по маунтинбайку почти 200 человек приезжало. Несколько лет подряд они проводили у себя школу удмуртских молодых лидеров. Тот же день исчезнувших деревень. А вот кропотливая работа в течение года – это для них сложно, они пока к этому не привыкли.

Этот вопрос нам задают все время. И у меня нет ответа. Организационным ядром стали клубные работники. Они не просто приходят, проводят свои кружки и расходятся по домам. Они предпринимают массу усилий по изменению жизни в деревне. К ним примкнули представители интеллигенции на пенсии: бывшие учителя, врачи. Затем и другие жители начали проявлять активность.

Роль личности. Мне показалось, что кардинально всё стало меняться, когда появился человек, женщина, которую поставили во главе клуба. Такая деятельная, просто атомная Татьяна Ксенофонтовна Мосова. До этого она была преподавателем физкультуры. И ее человеческая позиция, ее характер и желание чего-то нового – всё это в сумме по сегодняшний момент цементирует всю ситуацию. Мне кажется, если на любой маленькой территории появится человек, который будет вокруг себя концентрировать созидательную энергию, то всё может измениться. Судите сами! Социокультурные вещи много где изменили жизнь на территории. Коломна – научные работники музея, решили возобновить традиционное производство пастилы, сделали бизнес, за коломенской пастилой потянулось и многое другое. Николай Полисский, художник, уехал из Москвы в глушь, в деревню – в результате мы сегодня имеем Никола-Ленивец. А вот и свежая история, которая может вылиться во что-то большое, – Гузель Санжапова, которая привлекла жителей уральской деревни заниматься медом, эта девушка уже известна со своим проектом в интернете. Мне кажется, что практически все маленькие территории готовы к изменениям. Они уже не согласны, чтобы их рассматривали как поставщиков сырьевых вещей, мяса-молока, грибов да ягод. Многие начинают понимать, что у них есть коммерческий потенциал.

К сожалению, нет. В экспозицию музея встроена библиотека и вход в библиотеку запрещено делать платным. С другой стороны, мы, например, отыскали человека, который в начале прошлого столетия снабжал всю округу керамической посудой. А делал он это потому, что рядом с деревней есть подходящая глина. Теоретически, это может стать основой для того, чтобы что-то развернуть. Пока полного понимания, как это может вылиться в бизнес, у нас нет. И мы даже, честно говоря, не знаем, кого можно привлечь ко всему этому. Но вдруг что-нибудь придумается. Я считаю, что важно учесть то, что музей, это объект, который позволяет сформировать среду благоприятную для бизнеса. И если он сам не имеет возможности зарабатывать, но вокруг него может развиваться вполне коммерческая деятельность – гостиничный бизнес, общепит, сувенирка, органические продукты.

У нас установлен контакт с социологами из Удмуртского государственного университета. Они поделились с нами результатами опроса, который проводили в прошлом году. Из него четко вытекает, чего же хочет это малое сообщество, малая территория. Так вот, она абсолютно точно ощущает необходимость быть услышанной. И музей стал таким поводом громко заявить о себе. Мы открыли его 23 сентября прошлого года. К февралю его посетило 5 тысяч человек. Для деревни это колоссальная цифра. Что отмечают деревенские жители? Что им это нравится. Они не очень хотят «массовый туризм», но хотят, чтобы к ним приезжали. Они хотят общения. Для них важно, чтобы их не считали отсталыми. Во всех интервью они всегда уточняют: «Мы современные люди. У нас есть спутниковые тарелки, мы пользуемся интернетом». Музею пока еще нет и года, но он уже набрал такой авторитет, когда 54% опрошенных уверены в том, что деревня стала известной на всю республику, а 37% полагают, что она прославилась на всю Россию. «Откуда у вас эта уверенность?» – спрашивают их. «Ну, как же! К нам люди приезжают из Нижнего Новгорода, Калининграда, из Германии, Франции, Финляндии, из разных других мест, и они все слышали о нашей деревне». Более того, начинают появляться люди, которые говорят: «Вот если бы экономическая ситуация позволяла, лично я бы, наверное, переехал сюда». Таких людей пока мало, но мы их знаем. И речь идет об изменении качества жизни. Деревня перестает быть источником яиц и молока, а становится источником интеллектуального продукта, который для широкой аудитории является весомым. Музей, конечно, получился у нас сногсшибательный, это отмечают все, и специалисты, и не специалисты.

Думаю, да. Но есть существенная разница между деревней в 450 человек и даже небольшим городом. В деревне люди коммуницируют, они понимают, кто с кем говорил, кто за чем стоит, и кто какой результат хочет получить. А городские сообщества, конечно, менее договороспособные. Хотя бы потому, что они не могут собраться в определенной точке, чтобы посмотреть друг на друга. Социальные сети в этом смысле не помогаю из-за специфики подачи материала. Когда люди не слышат друг друга, не слышат интонацию и только читают по верхам, общение рано или поздно выливается в скандал. А когда они все рядом, когда они друг друга видят, слышат, гораздо быстрее находится общий язык.

Многим городам не хватает общественных пространств, где такие сообщества могли бы собираться. Сейчас много говорят про коворкинги. Сегодня там филателисты собираются, завтра любители озеленения, послезавтра противники заборов. Однако, боюсь, что того результата, о котором мечтают главные пропагандисты этой идеи, может не получиться. Дело в том, что коворкинговое пространство, не воспринимается людьми как личное. В Красноярске, где развивается проект «Соседский центр Образцово» люди знают, что это их соседский центр и больше ничей. В Сепе клуб – это их собственное общественное пространство. Они туда добровольно приходят на субботники, кстати, с появлением музея заметно чаще, чем до его появления. 

Cамый трогательный экспонат – письмо старушки, на удмуртском языке, где она сообщает родственникам: «Деревня умирает совсем, я последняя, больше никто не живет, только я живу. Выглядываю в окно, а улица пустая. А раньше там пели и плясали, на гармошках играли. И сейчас созрели грибы, ягоды. Приезжайте хоть кто-нибудь. Деревня умирает, у меня слезы текут, сердце кровью обливается

Там два похожих случая. Муниципальное образование Сепское – это деревня Сеп и еще 4 или 5 деревень вокруг. В деревне Лудошур придумали, что они будут деревней ремесленников. На самом деле — молодцы! И абсолютно новое каменное здание администрации передали под этот самый центр деревенских ремесленников. У них там и сцена, и печка, в которой они жарят-парят и тут же гостей угощают всякой снедью.

В самом же Сепе было здание, построенное в 50-е годы. Когда-то здесь какое-то производство располагалось. Когда мы это здание исследовали, то пришли в ужас. Оно было в ужасном состоянии, с системой отопления, которая была собрана из радиаторов, вынутых из заброшенного коровника. Там библиотека располагалась, так библиотекарша сидела в валенках и тулупе.

По плану вторую часть этого здания должна была занять администрация поселения, и потому она брала на себя весомую часть расходов по капитальному ремонту. Но уже вовсю шли разговоры по поводу музея. И та самая ядерная тетушка Ксенофонтовна на одном из собраний сказала: «Нам предложили сделать музей. Давайте отдадим им здание, и тогда они построят здесь то, чего нигде нет. А если не отдадим, то они уйдут в другое место и построят свой музей там. Мы просто профукаем ресурсы». И внезапно администрация сказала: «Хорошо, давайте делать музей». Мало того, выделила почти 800 тысяч рублей на то, чтобы заменить кровлю, окна, двери, пол, потолок и отопление. Мы со своей стороны позаботились о том, чтобы все было сделано хорошо, а не как это обычно в деревне делают. В итоге музей отпраздновал новоселье, а администрация осталась в своем стареньком деревянном доме.

И снова – человеческий фактор. Возглавляет муниципальное образование бывший учитель, который тоже увлекался краеведением. Он детей зимой на лыжах в походы водил по этим самым исчезнувшим деревням. А в районной администрации начальником управления культуры тоже был яркий человек, который страстно поддерживал все эти неожиданные деревенские культурные инициативы. Делал для сообщества все, что в его силах, например, повлиял на штатное расписание и сделал так, чтобы ставок было как можно больше. Это, конечно, клубу помогало сильно. И сейчас в районной администрации подобрались довольно подвижные люди. Все отмечают, что благодаря музею деревня своими силами подтягивает внебюджетные средства.

В рамках общей культуры там, конечно, нет ни одного экспоната, который бы представлял какую-то особую ценность. Но этот музей от обычного деревенского склада старых горшков и ухватов отличается тем, что, во-первых, все экспонаты сопровождаются личными историями, некоторые из них совершенно фантастические. Например, там выставлены очень красивые блюда из дерева. Раньше на них рассыпали муку. И один человек в своих воспоминаниях написал, что для того, чтобы голодные дети не крали эту муку, мама на этой рассыпанной муке рисовала узор. А он был парень смышленый и с хорошей памятью. Он несколько щепоток этой муки съедал, потом разравнивал и рисовал узор заново. Или фотография 1947 года, на которой изображена деревенская жительница с семьей, а в 2017 ее правнучка принесла в музей юбку, в которую она одета на фотографии. И, наверное, самый трогательный экспонат – письмо старушки, на удмуртском языке, где она сообщает родственникам: «Деревня умирает совсем, я последняя, больше никто не живет, только я живу. Выглядываю в окно, а улица пустая. А раньше там пели и плясали, на гармошках играли. И сейчас созрели грибы, ягоды. Приезжайте хоть кто-нибудь. Деревня умирает, у меня слезы текут, сердце кровью обливается».

Вот это письмо – один из немногих подлинных экспонатов. Потому что как только мы стали собирать коллекцию, так все эти древние фотографии, которые покрывались плесенью в коробках на чердаках, внезапно приобрели ценность. Люди их достали, начали вспоминать. И в конце концов пошли такие разговоры: «Нет, мы фотографии вам не отдадим. Вы их отсканируйте, мы вам все про них расскажем, а оригиналы останутся у нас». Или: «Ой, нет, эту чашку я не отдам. Это чашка моего дедушки». И вот всякое такое. Но у Ксенофонтовны получается уговаривать старушек. Она им говорит: «Давайте мы у вас возьмем эту чашку на время. Пусть она постоит у нас. А когда вы захотите, мы ее вам отдадим». И когда бабуля приходит и видит дедушкину чашку на почетном месте в таком великолепном музее, она говорит: «Хорошо, отдаю, берите». Такие вот дела.